Единство музыки и речи признано всеми учеными: известно, что они восходят к общим корням и имеют общее происхождение – текст словесный и текст музыкальный воспринимается как осмысленное сообщение, облеченное в определенную форму. И музыка и речь состоят из звуков-фонем, объединенных в «слова»-знаки, которые в свою очередь формируют законченные высказывания; их структура опирается на линейные последовательности элементов, организованных в соответствии с правилами. Музыковеды довольно долго воспринимали выражения «музыкальный язык» и «музыкальная речь» метафорически, хотя близость музыки и речи, сходство их иерархической структуры и способов функционирования наталкивало на мысль о реальном и действительном, а не образно-аналоговом характере этой близости. Еще в конце 60-х годов музыковед Е.Назайкинский писал: «Рассмотрение связей музыки и речи показывает также, что не частности, не копирование музыкой отдельных речевых оборотов, а общие закономерности объединяют музыкальное и речевое восприятие. Именно здесь следует искать взаимосвязи музыки и речи, и именно здесь они гораздо значительней и многообразнее, чем это можно было предполагать» [5].
Нейропсихологические исследования последнего времени не оставили сомнения в том, что музыка и речь — психологические родственники. Ими руководят одни и те же или рядом расположенные отделы мозга; если в мозгу больного поражены отделы, ответственные за речь, то в половине случаев у него будут поражены аналогичные музыкальные функции — афазия, потеря речи, и амузия, потеря способности к восприятию музыки и музицированию, очень часто похожи друг на друга. Если больной не может читать слова, он не может читать и нотные тексты, если он не помнит знакомые мелодии, то он не помнит и знакомые стихи — нейропсихологи постоянно отмечают сходство музыкальных и речевых расстройств у одних и тех же больных. Другая половина случаев афазии, когда речевые расстройства не сопровождаются амузией и наоборот, случаи амузии не сопровождаются афазией, говорит об относительной автономности музыкальных и речевых функций, каждая из которых имеет в мозгу собственную локализацию.
Совпадение или несовпадение речевых и музыкальных расстройств зависит от области мозга, ответственной за эти расстройства. В самом авторитетном в мире журнале Science (Наука) за июль 1992 года было опубликовано специальное исследование, посвященное этому вопросу. Группа из четырех психологов, Дж. Серджент, Е. Цук, С.Терриа и Б.МакДоналд (Sergent, J; Zuck, E.; Terriah, S.; MacDonald B.) работали с профессиональными пианистами; они изучали отделы мозга, помогающие читать ноты и воплощать нотный текст на клавиатуре. Оказалось, что отделы мозга, участвующие в процессе музицирования, были расположены по соседству с отделами мозга, отвечающими за аналогичные вербальные операции. Если больному «повезет», и пораженная часть мозга будет более локальна, то одна из функций, речевая или музыкальная, у него сохранится; если «не повезет» и поражение окажется шире, то оно захватит и музыкальный и речевой отделы, ответственные за аналогичные операции, и такой больной будет страдать как афазией так и амузией. Статистика заболеваний показывает, что «везение» и «невезение» распределены равномерно: половина больных теряет обе функции, а половина сохраняет одну из них, и это исследование объяснило, почему так происходит.
Теперь известно, что музыка и речь — нейропсихологические «соседи». Вероятно, возникнув раньше, музыкальные отделы мозга с развитием речи вынуждены были потесниться и уступить вербальным отделам часть своей мозговой «территории»; при этом родственные отношения «соседей» и обмен информации между ними сохраняются на протяжении многих тысяч лет, образуя в мозгу единое речемузыкальное пространство. Его основы заложило пение; музыка приняла в себя и вырастила в своих недрах словесную речь, первая речь была еще речемузыкой, где аффективная и сообщающая функции были слиты. В известном смысле переход от Homo Musicus к Homo Sapiens совершился в рамках речемузыки, и отделение второго от первого ознаменовалось появлением независимой словесной речи, рождением вербального языка. Пение – наиболее фундаментальное свидетельство речемузыкальной близости и ее средоточие, и потому пение до сих пор помогает развитию речи.
Психологи постоянно подчеркивают благотворное влияние пения на детское развитие, прежде всего речевое. Р. Шутер-Дайсон и К. Гэбриэл (Shuter-Dyson,R.; Gabriel,C.), обобщая множество исследований о влиянии интенсивных певческих занятий на развитие детской речи, особо отмечали успехи младенцев, вовлеченных в певческую практику. Они быстрее заговорили и речь их была сложнее, они сразу же приступили к составлению предложений из трех слов, в то время как другие младенцы подошли к этому этапу лишь через несколько месяцев. М.Кальмар (Kalmar, М.) cообщает об аналогичных опытах с трехлетними детьми, которые занимались пением по системе Кодаи. Эксперимент длился три года; результат показал несравнимо более значительные успехи экспериментальной группы по сравнению с контрольной в вербальном развитии.
Группа бразильских нейропсихологов под руководством Р.Ранво (Ranvaud, R.) уточнили полученные данные. Они работали с музыкантом-любителем, страдающим амузией с полным сохранением речевых функций. Больной не узнавал знакомые инструментальные мелодии, например, увертюру к «Севильскому цирюльнику» или Сороковую Моцарта. Но если ему играли музыку знакомой песни, он сразу же вспоминал ее название и текст: сохранившиеся в памяти слова песни помогали больному вспомнить мелодию, слово «вытягивало» за собой музыку. Музыка и текст песни достаточно автономны, чтобы текст мог выжить в памяти больного, когда музыка угасла, но в то же время мелодия и стихи достаточно связаны, чтобы одно могло потянуть за собой другое. Если выживут стихи, то выживет и музыка. Песня — продукт особо прочного, «двойного залегания» в человеческом мозгу: ее текстовые и музыкальные компоненты и связаны и в то же время относительно независимы.
Канадский эксперимент показал, как сохраненное слово возродило к жизни музыку. Проведенный много ранее, в середине восьмидесятых опыт Даниэля Жакома (Jacome, Daniel) показал более интересный для музыкантов обратный процесс. Больной жесточайшей афазией, немузыкант и любитель музыки занялся самолечением: ему не помогали никакие средства, его речь была полностью поражена, но он начал инстинктивно насвистывать знакомую музыку. Так он лечился более двух лет, и в конце концов речь вернулась к нему; врачи оценили это едва ли не как чудо. Музыка возродила речь и еще раз подтвердила свою роль в качестве возбудителя речи, ее непосредственного стимулятора. Эту свою функцию музыка демонстрировала и в других условиях, когда отстающие в навыках чтения дети догоняли своих товарищей с помощью музыкальных упражнений. Группа ученых под руководством И. Гурвица (Hurwitz,I.) занималась с плохо читающими детьми-дислексиками, испытывающими затруднения в освоении речи и чтении. В результате музыкальных занятий навыки чтения в экспериментальной группе по сравнению с контрольной выровнялись и подошли к уровню нормальных детей, не страдающих никакими речевыми расстройствами. Здесь, как и в опытах с больными афазией, музыка «вылечила» детей, вернула развитие их речи в нормальное русло.
Верным признаком вербальных способностей служит память на слова. О ее развитии мечтают миллионы людей, изучающих иностранные языки. Психологические эксперименты показывают, что один из путей развития такой памяти — систематические занятия музыкой. В 1998 году независимо друг от друга американские и китайские ученые выполнили один и тот же эксперимент, предлагая студенткам колледжа запомнить батарею слов. Одна группа студенток состояла из девушек, до 12 лет занимавшихся музыкой; другая группа испытуемых такого опыта не имела. «Музыкальная» группа по качеству запоминания слов значительно обошла «немузыкальную», хотя со времени интенсивных музыкальных занятий прошло уже около 10 лет… Этот результат был опубликован китайскими учеными в престижном журнале «Природа» (Nature).
Не случайно многие писатели и поэты были музыкально одаренными людьми. Писатель и драматург Бомарше — один из интереснейших исполнителей XVIII века, которого часто приглашали в королевский дворец поиграть на арфе; Лев Толстой был знатоком и любителем музыки, в доме у него всегда бывали музыканты. Писатели Стендаль и Ромен Роллан обладали талантом и познаниями, которым позавидовали бы музыканты-профессионалы: труды о музыке и написанные этими писателями биографии выдающихся композиторов остаются непревзойденными до сих пор. Томас Манн был одним из наиболее музыкально образованных людей первой половины ХХ века; его роман «Доктор Фаустус», созданный под влиянием дружбы с Арнольдом Шенбергом, говорит о музыке и психологии ее творцов больше чем десятки научных трудов. Прекрасным композитором, одним из первых романтиков был писатель Э-Т. Гофман, автор оперы «Ундина»; у истоков французской комической оперы стоял философ, писатель и композитор-дилетант Жан-Жак Руссо, автор оперы «Деревенский колдун», ставшей музыкальным «хитом» середины XVIII века. Вероятно, интимная связь музыки и слова на уровне интонирования объясняет близость музыкального и вербального талантов — композиторы пытаются писать стихи, сочиняя романсы на собственные тексты, а поэты и писатели музицируют и слушают музыку…
В третьем тысячелетии связь музыки и речи на мозговом уровне — неоспоримый факт. Эта связь объясняет многократно замеченную «помощь», которую оказывает музыка и в изучении языка, и в освоении навыков чтения, и в излечении речевых расстройств. Homo Musicus в качестве оратора и слушателя имеет значительные преимущества, потому что он владеет смысловым ключом речи — осмысленным интонированием, которое он чувствует и понимает более детально чем немузыкант. Поэтому музыкант и музыкальный ребенок лучше читает, раньше приобщается к речи и эффективнее использует ее. Вначале был Звук, от которого отделилось Слово — таков ход эволюции, в соответствии с которым человек воспринимает речь и распоряжается своими вербальными способностями.
Музыка и школьная наука
Музыка и таланты Цезаря
Музыка и общение
Музыка и математика
